Галина Калинкина живёт в Москве. В 2019-2021 — публикации в журналах «Юность», «Литературный Вторник», «Клаузура», «Этажи» (Москва-Бостон), «Новый Свет» (Торонто), «Семь искусств» (Ганновер), «ГуРу АРТ» (Берлин) и в интернет-журнале «Чайка» (Вашингтон). Призер конкурса им. И. А. Бунина (2020). В январе 2021 — обладатель Спецпремии литклуба «Бостонские чтения» за рассказ «Тактиль». В мае 2021 повесть «Тихий час» заняла второе место в номинации «Проза» Международного конкурса-фестиваля «Русский Гофман». Член жюри Международной литературной премии ДИАС-2021 им. Д. Валеева (Татарстан).

Крылатка

  Летом, зимами, осенями и веснами появлялось бессменно в музейной передней согбенное,

старое тело его; летом — в белом сквозном пиджаке, с преогромнейшим зонтиком

и — в калонгах; зимой — в меховой порыжевшей енотовой шубе; в обтертом пальто —

мозглой осенью; и весною — в крылатке.

Андрей Белый

      Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, водила группу из семи человек по залам музея. Семеро это вполне себе много по нынешним временам. По нынешним временам, прямо скажем, мало кто в музеи ходит. И заведующая Ирина Моисеевна заявляла: один придёт — водить станем. Водить одного — захандрившую в дворовой ассамблее пенсионерку или командировочного, коротавшего время до поезда, было скучно. И всё же девочки, а коллектив музея сплошь представлен женским полом, наперегонки брались за работу гида. Бежали более скучного — составления месячных стандартов по развитию музейной экспозиции, разработки планов по умножению посещаемости. Группа же в семь единиц это из ряда вон. Вере Ивановне в первый момент, когда музейная кассирша прибежала в «конторку» с глазами будто выпила рыбьего жиру и упредила про семь билетов, показалось такое дружное нашествие странным. Утвердилось ощущение при виде семерых, скромно ожидающих экскурсовода, обещанного кассиршей, объевшейся рыбьего жиру. Что-то в них, таких разных — двух семейных парах, что не подлежало сомнению в силу мимикрии вероятно за давностью лет прожитых в браке, одном студенте и школьницах-двойняшках казалось неуловимо схожим. Но ухватить догадку помешало дурное настроение, в котором Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, пребывала с самого утра.

    — А теперь взгляните направо. Перед вами необычный экспонат. Эта полинялая крылатка не зря покрыта стеклянным колпаком.

     Семеро послушно двинулись в сторону прозрачной колбы в человеческий рост. Приблизиться вплотную не представлялось возможным из-за канатных столбиков. Посетители разглядывали экспонат и, кажется, прослушали что-то важное. Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, говорила слабым голосом, не узнавая саму себя, но повторять не собиралась. Собственно, ни студент, ни двойняшки не переспросили.

     — …На девятый день в разгар июля заявилась крылатка к застолью. Уселась чинно, поворачиваясь в сторону плакальщицы. И гости будто не замечали ничего дурного. Только плакальщица и заметила. Не проронила. Однако, причитания свои попридержала.

      Вера Ивановна воодушевилась вниманием.

     — Представьте, то же повторилось и на сороковой день. Но тогда за столом оказался новый управляющий музеем. Разглядел, что суконные пелерины вздымаются в такт «вдох-выдох». Такой случай управляющий упустить не мог. Он сделал знак музейным, тогда в штате значились исключительно мужчины. Крылатку приказано изловить. Только «виновница» переполоха, согнувшись в три погибели, сложивши рукава на спине, прошествовала анфиладой музейных комнат на воздух, не желая идти в артефакты. И ведь словили бы, но некто Елпидифоров — самый юный кунстхисторикер — поразился той важности, с какой прошествовала крылатка, растерялся и дело поимки загубил. Новый управляющий пылал гневом.

       Внимание семерки прочно перешло от экспоната под колпаком к хорошенькому экскурсоводу Вере Ивановне, да и сама она, вдохновившись, рассказывала историю, впервые с наслаждением повторяя редкую фамилию — Елпидифоров. Третьего дня она познакомилась с молодым человеком… и где бы вы думали? Нет, не в инстаграм, не на фитнесе, не на курсах английского, не в zoom-конференции, где знакомятся теперь нормальные люди. О, ужас! Они познакомились на улице. Верочка рассматривала дом-хамелеон, с фасадом выкрашенным в лилово-чернильный оттенок и меняющим окрас в зависимости от освещения, с кованным гребнем и волютами на башне-фонарике. И спиной натолкнулась на спину такого же любопытствующего, разглядывающего модильоны на том же доме почётного гражданина Коробкова. Молодой человек, с волосами, как у перезревшего одуванчика, трижды извинившийся, только усугубил ситуацию, в извинениях отдавив Верочке ногу. Знакомство продолжилось прогулкой по набережной и грустной, непозволительно откровенной для исповеди первому встречному, историей о грозящем музею закрытии, вследствие отсутствия посетителей и интереса к экспозиции. «Одуванчик» говорил без остановки, а Вера Ивановна косилась на правильный профиль и говорила себе: хм…, хм…, Елпиди…, Елпидифоров — приносящий надежду.

       Задумавшись и едва не упустив внимания невероятно обширной для здешних мест популяции экскурсантов, Вера Ивановна вовремя спохватилась и продолжила.

     — К истечению полугода стеклянный колпак держали наготове. И да! Мрачная крылатка не заставила себя ждать. Музейное застолье проходило не столь пышно, среди своих, ещё помнивших хозяина крылатки — старого работника музея, отдавшего службе сорок лет, и состояло сугубо из проверенных заговорщиков. Когда согбенная крылатка, ничуть не важничая, слегка подёргивая в сторону, по ходу, правым рукавом, прошествовала мимо заждавшихся и водрузилась в торце стола, тут же из-за портьер к ней бросились двое и ухватили за хилые плечи. Крылатка под чужими руками сникла, обмякла и безропотно сдалась уготованной участи. С тех пор вольные похождения её прекращены. Единственной отдушиной остаётся праздничный день: раз в году, в Ночь музеев, крылатку выпускают погулять по залам. Руководство сквозь пальцы смотрит на ночные похождения, поскольку к утру та добровольно возвращается на место и остается лишь поднять стеклянный колпак и впустить.

      Семеро и потом ещё двое, забредшие по случайности — один от дождя, другая делавшая экстремальные селфи в музейных залах, наполнили кассу, по поводу чего после их ухода в невероятно довольном настроении пребывала заведующая Ирина Моисеевна. Тут Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, решилась на серьёзный разговор по волновавшей всех теме. Разговор в директорском кабинете складывался в столь горячем духе, что Вере Ивановне не приходило в голову выглянуть в директорское окно. А если бы выглянула, под вполне привычным нынешней весной осеннем дождеснеге обнаружила бы своего третьего дня знакомого Елпидифорова, прощавшегося за руку — о, невероятно драгоценный знак тактильного контакта, не сбережённый жест предельного доверия и открытости — с теми самыми семерыми, с полчаса назад обилеченными.

      Ирина же Моисеевна тем более не собиралась смотреть в окно, когда буквально у её пяток разыгрывается ультимативное действо — и впрямь, нонешняя молодёжь наступает, имея в загашнике, как сказала бы Ирина Моисеевна, имея в перспективе, как сказала бы Вера Ивановна, всего лишь отличное пользовательское умение работы с персональным компьютером, с которым заведующая музея не сумела завести близкие отношения даже после курсов «для тех, кому за пятьдесят» в районном бюро занятости.

       Верочка Ивановна, как представитель молодой страты музейного населения, последовательно отстаивала необходимость открытия глаз заведующей на ненормальность происходящего в музее. А всё инфернально-мистическое она связывала с той самой крылаткой. Представьте, работницам раз в две недели производившим чистку подручными средствами запылённой крылатки, вдруг втемяшивалось вести мысленный обратный отчёт. Сперва они начинали вести счёт делам, оконченным за пять минут до, потом за десять, после за полчаса. И доходили до самого детства, уже изнемогая от ввинчивающейся винтом, довлеющей мысли. Иногда кто-то водивший экскурсии вокруг самого старого музейного экспоната — крылатки под колпаком — вдруг за общественным обедом, а обедали тут по старинке, коллективно делясь принесёнными домашними заготовками, так вот, тот изрекал какую-то несвойственную ему фразу, к примеру, за поеданием торта: произЕдение искусства. И обед останавливался, все с сочувствием смотрели на произнёсшего, понимая чьё воздействие тот подспудно испытал. А бывало и того хуже, крылатка ведущая себя вполне индифферентно, иной раз вдруг недвусмысленно обнимала чистильщицу или наоборот маниакально не давалась в руки. Сперва таким странностям не придавали значения, а потом проследили закономерность: с теми, кого крылатка предавала обструкции, через месяц происходили позитивные события, с теми же к кому ласкалась, через месяц непременно случалось что-то из ряда вон. Последние вопиющие случаи: Верочкино уличное знакомство, которое сперва коллектив не сразу распознал и отнёс было к несчастьям — подозрительный тип этот Елпидифоров — Верочка ничего не скрывала от коллектива; второе — это случай, произошедший с кассиршей (она помогала снимать тяжёлый стеклянный колпак и чистить крылатку, которая недвусмысленно к ней — девушке шестидесяти лет — льнула, низвергая феминистские убеждения до зачатков грехопадения), а именно: у кассирши месяц спустя обчистили квартиру. Много не унесли, но грязи наделали.

      Теперь Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, от напротив раскрасневшейся в раздражении визави, в ледяном спокойствии, с каким зачитывался меморандум коллектива, требовала архивировать экспонат в центральных музейных фондах. Ирина Моисеевна внутренне поддавалась разумности доводов. Но две причины останавливали от немедленной сдачи позиций: уважение к экспонату — директор занимала свой пост гораздо меньше, чем обсуждаемый находился в музее, и неумение признаваться в неправоте — как в слабости. Сознавая внутри себя правильность решения об избавлении от апории и предмета внимания, заведующая взяла тайм-аут до вторника; в понедельник музей выходной. Почти победившую Веру Ивановну с придыханием ожидал коллектив; в предбаннике директорского кабинета обсуждались перипетии: а ты ей? а она тебе?

    В то же время по залу основной экспозиции бесплатно ходил молодой человек с волосами, как у одуванчика. В отсутствие кассирши и смотрительниц, он поднял оградительный канат и всматривался в крылатку, мерно вздымающую полы: вдох-выдох. Юноше показалось, что старая куртка задыхается. Он приподнял колпак; по анфиладным залам прошествовало нечто, заложив рукава за спиной. Крылатка не прильнула, не отшатнулась — мрачно мимо прошла. А эхом и сквозняком будто бы разносилось: в весёлых кликах стоны слышу, у любви золотой глазок, но все равную участь терпят.

    Тут же в зале появилась гурьба щебечущих девушек: знакомь, знакомь. И Верочка Ивановна, хорошенькая экскурсовод, начала было произносить: «Елпиди…», как молодой человек браво отрапортовал: Коробков Иван Иванович, йог.

   В соседнем зале крылатка приостановилась, прислушалась к щебету и ответу, но тут же, удовлетворившись будто, зашагала прочь.